Между этими фразами он описывал свою тяжелую жизнь без отца, ругал «плохих дружков» и взывал к гуманности советского закона. О самом преступлении Ляпиков написал на одном листе. Идя к Сове (он так и назвал свою невесту Совой), он зашел в пивнушку, там разговорился с Коровиной (ее он называл пьяной бабкой), она предложила ему купить «по дешевке» три бутылки коньяка. Он согласился и повел Коровину к Сове, так как у него не было денег. По дороге возник спор о цене, а когда проходили пустырь, Ляпиков решил, что глупо платить деньги за то, что можно взять даром, и вырвал у Коровиной сумку. Та вцепилась ему в волосы, и он, озверев, сбил ее на землю и долго избивал ногами, пока не обнаружил, что она уже не дышит. Тогда он побежал, по дороге сумку забросил в траву… У Совы снял свитер с пятнами крови, переобулся. Рассказал, что «забил бабку». Свитер приказал сжечь, а ботинки — спрятать и только в случае реальной опасности выкинуть на свалку. Поспешно пообещал жениться и уехал, получив от «невесты» сто рублей…

Я посмотрел на Ляпикова, который заискивающе улыбался и все время пытался доверительно заглянуть мне в глаза, и задумался: что лучше — когда человек совсем не имеет никаких убеждений или твердо придерживается своих принципов, даже если они у него поставлены с ног на голову. Я так и не решил этот вопрос, но подумал, что для нас дело закончено, однако есть в этой истории еще один человек, которому предстоит пережить жесточайшее разочарование и крушение своих иллюзий.

Конечно, она представляла эту встречу не так. Но независимо от того, что рисовалось ее воображению, даже здесь, в ИВС, на очной ставке, она ожидала от своего «жениха» другой реакции.

Ляпиков обошел стул, на котором сидела Ожогина, даже не взглянув в ее сторону, и после ответов на формальные вопросы, предшествующие очной ставке, подробно рассказал, как и что делала гражданка Ожогина для укрывательства совершенного им преступления. Сова смотрела на него затравленным взглядом, и дело было не в смысле его показаний — она полностью согласилась с ними, согласилась сразу, не придавая никакого значения столь резкому изменению своей позиции на следствии, — она не могла понять, чем вызвана такая холодность и безразличие ее жениха.

— Ты, наверное, думаешь, что это я тебя выдала? — тихо заговорила она, когда протокол был подписан. — Честное слово, нет, клянусь, чем хочешь, вот у следователя спроси.

Она с надеждой посмотрела на Зайцева.

— Что верно, то верно, Галина нам помочь отказалась, так что пришлось обходиться своими силами, — подтвердил тот.

— Да мне все равно, — сквозь зубы бросил Ляпиков, не поворачиваясь к своей подруге.

— Лешенька, ты не расстраивайся, отсидим и поженимся, я тебя дождусь, обязательно дождусь!

Сова говорила с такой убежденностью и верой, так преданно смотрела на своего кумира, что я поразился: никогда нельзя было даже предположить, что в глубине души непутевой разбитной Совы таится столько нерастраченных эмоций.

— Ну и дура! — со злостью выругался Ляпиков и, повернувшись наконец к Ожогиной, с ненавистью посмотрел ей в лицо. — Чего ты ко мне лезешь? Дождусь! Да на кой ты мне нужна! Кто тебя вообще замуж возьмет, потаскуху!

Он подобострастно повернулся к Зайцеву и льстиво улыбнулся, как бы приглашая вместе посмеяться над глупой Совой.

Следователь брезгливо поморщился и встал.

— Очная ставка окончена.

Он нажал кнопку, и в дверях показался выводной.

— До свидания, гражданин следователь, — с преувеличенной почтительностью попрощался Ляпиков и даже обозначил угодливый полупоклон. В мою сторону он даже не посмотрел, он уже понял, что главный тут Зайцев, и соответственно переориентировал свое поведение. — Может, лишнюю передачку разрешите?

— Обойдешься. — Зайцев сделал нетерпеливый жест рукой, и выводной подтолкнул Ляпикова в коридор. Я подумал, что Зайцев отказывает в передачах крайне редко, в этом смысле он слыл либералом, значит, Ляпиков ему так же омерзителен, как и мне.

Ожогина сидела неподвижно, глядя в одну точку. Я думал, что она будет плакать, но глаза у нее были сухими, только взгляд стал совершенно невыразительным, каким-то мертвым и оттого страшным.

— Не расстраивайся, Галя, — сказал я ей. — Все равно бы у тебя с ним жизни не было. Это же подонок. Жалко, что ты в этом поздно убедилась. Надо было в свое время нас послушать.

Ожогина сидела в прежней позе, я даже не был уверен, что она слышала мои слова.

— Пойдем, я отведу тебя, — тронул я ее за плечо, и она, выйдя из оцепенения, встала и вышла в коридор.

Она шла впереди, и плечи ее вздрагивали, мы подошли к камере с неровной цифрой «семь», написанной тусклой масляной краской на обитой железом двери, и я почему-то вспомнил, что семь — счастливая цифра. Но Ожогиной она не сулила ни счастья, ни облегчения, а наоборот — бессонную ночь, неминуемое прозрение и неизбежный ужас от того, что вся жизнь, и без того безалаберная и неустроенная, теперь исковеркана своими собственными руками, что рухнули все надежды на иную, счастливую долю… И во имя чего все это…

Дверь камеры закрылась, и я услышал звук, который всегда представлял, когда встречал в книгах выражение «вой раненой волчицы». Я заглянул в волчок. Ожогина лежала на нарах ничком, обхватив голову руками.

«Как бы не надумала руки на себя наложить». — Я заглянул к дежурному:

— Ожогину в «семерке» — под особый контроль.

Когда уже спускался по крутой железной лестнице, внезапно пришла мысль, что даже отпетый рецидивист, поборник блатного кодекса чести, был бы мне менее гадок, чем угодливый и льстивый Ляпиков. С тем, по крайней мере, все ясно с первого взгляда.

Зайцев ждал меня внизу, мы молча прошли двор, огороженный высоким каменным забором с колючей проволокой, предъявили часовому удостоверения, через маленькую калитку в массивных стальных воротах вышли на волю и одновременно глубоко вздохнули. И хотя воздух здесь ничем не отличался от того, которым мы дышали во дворе, за забором, нам показалось, что дышится тут легче.

Сюжет третий

БЕРЕЗОВЫЙ ПОИСК

12 часов 15 минут

Температура воздуха +36С

Александр

Когда я наконец вскарабкался на вершину насыпи, сердце давало под сотню ударов — в изнурительную жару взбежать по крутому склону не так просто, как обычно.

Насыпь возвышалась метров на десять, трава, деревья, кустарники оставались внизу, а здесь была только острая щебенка с пятнами мазута, темные, сочащиеся смолой шпалы и ослепительно отблескивающие раскаленные рельсы, которые, пробежав несколько сотен метров к северу, втягивались решетчатой громадой несущей фермы моста, зато в южную сторону уходили до самого горизонта.

Все это: и белая щебенка, и зеркальные рельсы, и тяжелые шпалы — являло резкий контраст с раскинувшимся по обе стороны зеленым привольем, и казалось, что железнодорожное полотно рассекает эту лежащую внизу местность на две части.

Собственно, для нас так оно и было.

Перепад высот делал гребень насыпи хорошим наблюдательным пунктом, каких мало в нашем степном краю. Впереди лежало большое искусственное озеро, слева, за ровной линией лесополосы, прятались участки огородников, а справа, параллельно реке, шла березовая роща. Мне туда.

Я сбежал вниз. Несколько подростков сидели на берегу со спиннингами: кроме пескарей и бычков, здесь водился сазан и даже щука. Рыболовы были в одних плавках и время от времени смачивали себя водой, и я им отчаянно позавидовал.

Конечно, если снять рубашку, то ласковый степной ветерок охладит тело и будет легче переносить этот неимоверный зной. Но за поясом, с внутренней стороны брюк, у меня торчал пистолет, и я ограничился тем, что расстегнул еще пару пуговиц, посмотрел, как крупные капли пота скатываются с живота на вороненую сталь, и, представив, как надо будет чистить оружие, чтобы не появилась ржавчина, еще, уже в который раз, выругал «ПМ» за громоздкость и неудобство в носке.